та самая 2000летняя знаменитая сакура в японии

бывшие обои в туалете

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

оно пишет)

Об этом она задумалась в первый раз еще очень давно. Как только он начал отталкивать ее от себя - незаметно и мягко, постепенно. Без какого-либо повода или, упаси боже, ссоры и прямого разрыва. Он терпеть не мог выяснения отношений. И особенно ее слезы. Потому она и отучила себя плакать.

Не плакала, когда он мало-помалу совсем перестал возвращаться и проводить с ней время. А при случайной встрече вел себя так, будто с ней знаком не ближе, чем с прочими. Когда мало-помалу почти оборвал казавшуюся раньше жизненно важной связь - оставив лишь паутинно-тонкую, чувствительную ниточку к сердцу. За которую время от времени больно дергал. Так он учил ее быть независимой, взрослой.

Разозлиться и оборвать насовсем было бы легче – если бы не чувствовала, как больно от всего этого и ему тоже. Зачем-то он причинял эту боль себе и ей. Его никогда невозможно было понять. Только чувствовать.

Если он что-то решил, так и сделает. Бегать за ним, спрашивать о причинах – дело безнадежное, это ей уже было известно. Так он учил ее быть догадливой. Унижаться, выпрашивать внимание – засмеет. Так он учил сдержанности.

Она не плакала, но призадумалась. Лейтенант, за которым он теперь ходил хвостом, казался типичным представителем породы, которую Гин глубоко презирал: насквозь правильный, со всех сторон положительный, работящий простачок. Почему Гин таскался за ним?

Об этом же гадала, когда капитан Пятого Айзен Соуске «погиб», и она была шокирована ненавистью Гина к бедной Хинамори, которую сама отчитала так сурово за бездоказательные подозрения. Рангику миллион раз прокляла себя за то, что переборола позорное любопытство и не заглянула в ту записку. Всю серьезность Гиновых намерений убедительно подтверждали даже до сих пор, ноющей ломотой в каждый ненастный день, ее собственные лучевые кости - треснувшие вместе с лезвием Хайнеко, когда останавливала удар Шинсо.

Гин, ее Гин, когда-то сострадательно протянувший драгоценную еду незнакомой нищенке, с явной неохотой убрал меч от несчастной девчушки. Развернулся и ушел, лишь усмехнувшись в ответ на угрозу стать его противницей.

Почему все так?

Об этом думала, когда сжимала его запястье – тоньше и белее, чем у нее самой – и умоляла не двигаться, приставив клинок к его горлу. А чуть поодаль, являя втроем дивную скульптурную группу, повисли на Айзене две «особистки», как гончие на звере. Гину довольно было бы одного движения, чтобы освободиться самому и освободить с помощью Шинсо своего бывшего капитана. Вместо этого он с ерническим смешком протянул: «Вы уж извиняйте, Айзен-тайчо, но она меня пленила». И Айзен - не тот прежний, о котором было известно, что он миролюбив и мягкосердечен, а этот новый страшный Айзен, хладнокровно поднявший меч на девушку и ребенка, на беззащитных стариков в Совете, подчинивший себе Тоусена с его железным характером и неуправляемых тупых чудовищ – смиренно принял такой прилюдный плевок. Обернулся, несмотря на вдавленное в шею лезвие, и во взгляде, через плечо брошенном бывшему лейтенанту - не было ни тени гнева, ни обещания кары, ни приказа. Была просьба, почти жалобная.

До этого момента Рангику еще старалась верить, что Гина заставляют. Хотя на своей памяти не видела никого, кто сумел бы его к чему-либо принудить.

Когда лучи отрицания оторвали их от земли и подняли вверх, а из дыры в небесах протянулись принять предателей чудовищные руки – она искала и не могла найти смысл в том умоляющем взгляде Айзена и насмешливой фразе Гина, в его отказе помочь. Не было нужды, помощь уже на подходе, все распланировано до секунды, тогда для кого была эта игра?

Потом ударило: Гин дразнил не ее, не публику. Дразнил Айзена. Показывая колебания, которых не испытывал. Намекая, что способен изменить решение и остаться с ней. И тот повелся.

Гин следовал собственной воле, это было яснее чем день. Но почему тогда он так отчаянно льнул к ней спиной, подставляя удобнее руку для захвата? И откуда было столько боли в тех скупых прощальных словах?

Он не хотел уходить, но уходил. Снова.

Об этом она думала весь следующий год, сидя над сакэ в одиночестве или в компании Киры и Шухея, беседуя с ними. «Три брошенки» - пьяно смеялась она. Кира сам пришел к ней с покаянием. В знак примирения даже переспали. Напряжение поуменьшилось, но взаимная неловкость так и не исчезла до конца. Любовниками не стали, просто сопостельниками, собутыльниками. И то вдвоем тягостно было, с каждой чоко в горле все равно першило от осадка прошлого. Хисаги - третий нелишний – лишь немного разбавлял эту отчужденность, делая общение чуть более сносным.

Когда-то в списке персон, самонадеянно полагающих, будто они знают Ичимару Гина, Рангику уверенно отводила себе первое место. Но приходилось признать, что это в прошлом. В настоящем Изуру делил с ней этот шаткий пьедестал. И с его невеликой высоты им, наверное, было все же чуть виднее, чем остальным, стоящим у нижней ступени.

Они с Кирой оба думали об одном, хотя и не говорили. Оба знали, что понимает каждый из них – рано или поздно Ичимару сделает с Айзеном то же самое, что сделал с ними. Бросит.

Учитывая, что он сознательно отрезал себе все пути назад, чем это для него закончится – также было ясно обоим.

Она старалась не отказывать себе ни в чем. Много пила, как хотела вертела поклонниками, умея держать их на удобной дистанции и быть, когда надо, в любой мужской компании «своим парнем». Иногда трахалась по пьяни. Трезвая не могла, а наутро «не помню, значит и не было». И в каждой командировке в Генсей - скупала, скупала, скупала тряпки, щеголять в которых было все равно негде. Что у нее есть, кроме работы?

Разумеется, все это не помогало заменить его. Разве что забыть нищее детство, которое забывать никак не хотелось, потому что там они были вместе.

А есть еще капитан. Капитан сразу был сердечной раной. Белые волосы – вместо серебряных, молодая бирюза зрачков – вместо нефрита, дракон вместо змеи. Такой ребенок мог быть у нее от Гина.

От Гина у нее была трехмесячная беременность. Она тогда была еще совсем девчонкой. Гин пропадал в очередной многодневной отлучке, снова бродяжничал где-то. А у нее случился выкидыш. Переболела, лихорадила. Вот тогда к ней впервые пришла Хайнеко – пепел ее сожженного дома, у остова которого Гин ее подобрал, пепел стертого прошлого, кошачий плач нерожденного существа в ее голове, горящие из темноты раскосые глаза – не зеленым и не голубым, а смешанным ее и гиновых глаз огнем. Животная чувственность, задавленная было и проснувшаяся вновь.

Отлежалась. Гин, вернувшись, оценил расцветшие и созревшие в подготовке к материнству формы. Но о том самом не догадался. Или сделал вид.

Переживать любые беды без уныния ее научил тоже он. Как и следовать без ложного стеснения своим желаниям, не выбирая между волей и сердцем.

Отчего ему самому пришлось выбирать?

Об этом она думала в ложной Каракуре, стравливая арранкарок, ссоря их между собой и мешая управлять совместной силой. Уроки манипуляции и злоречия от Ичимару-сенсея весьма пригодились. И потом додумывала, болезненно, напряженно, после ранения приходя в себя благодаря стараниям Киры. Знала, что и тот сейчас думает о нем тоже – поэтому, сам находясь почти на пределе, отдает силы на то, чтобы спасти в первую очередь ее. Бывшую врагиню, соперницу, которую собирался убить. А не любимую девушку, еле дышащую с ней рядом, глотающую свою кровь.

Вверху, в небе, продолжался чудовищный цирк. Спешите видеть – только у нас, только для вас, только сегодня! Огненная феерия, шоу уродов, дрессированные слоны и танцы с волками - и наконец, долгожданный гвоздь программы, сеанс гипноза! Фигаро здесь, Фигаро там. Айзен издевался над ними, красуясь своей непобедимостью. Подставлялся снисходительно, получал неиллюзорные раны, хвастаясь силой Хогиоку, в которой и заключалась вся его божественность. Ичимару почти все время любовался со стороны, что твоя принцесса на средневековом турнире. Пару раз соизволил вмешаться. Без особой необходимости, скорее просто напоказ демонстрируя лояльность.

Айзен легко пожертвовал всеми пешками, но не желал подвергать опасности его. Упорно не желал расстаться с ним - вероятно, сберегая для чего-то важного.

А может, и как сувенир в напоминание о добожественном житии. Говорят, жестокие души сентиментальны.

В любом случае, Ичимару был ее шансом. Когда побили всех защитников, она поняла, что шанс для этого мира единственный. Гин всегда отказывался драться с ней.

- Успела! – вырвалось у нее. Айзен был все еще достаточно похож на человека, по крайней мере внешне. И все еще таскал Ичимару с собой. Значит, Гин еще мог на что-то повлиять.

Но тут идиот Канонджи довел ее до истерики. Когда он наконец убрался, Айзен шагнул вперед, отгораживая собой Гина от нее:

- Что именно ты успела?

И она прикусила язык.

Он истолковал по-своему. Как это удобно, когда за твоей огромной грудью не замечают мозгов.

Надо же, ничтожной лейтенантке удалось обеспокоить божество. И это не опасение лишиться последнего оставшегося сторонника – Айзен наглядно доказал, что вполне может обойтись без союзнической помощи. Это боязнь потерять большее. Слишком личное.

Нельзя напортачить.

Она молчала, он добивался ответа, время тянулось – «бог» не смел при Гине вбить ее в асфальт, и не решался приказать это ему. Он предпочел предоставить Гину выбор.

- Я отойду, потолкую с моей бывшей, - Гин подчеркнул это слово. – знакомой?

- Конечно, можешь заняться с ней чем угодно, - «бог» играл в великодушие, милостиво отпуская от себя того, кому заведомо некуда было идти. Но под показным безразличием явственно промелькнула досада.– Времени у нас много.

- Вам правда это не помешает? – кротко уточнил Ичимару, словно примерный ребенок, спрашивающий у матери разрешения пойти поиграть. По его лицу заметно было, как он лихорадочно что-то просчитывает. Но Айзен сейчас не видел.

- Нет, ну что ты, - Айзен уже не стеснялся посторонней, голос смягчился, нотки обиды сменились ласковыми. Сменились чем-то похожим на надежду.

Это было почти смешно. Жалко. Жутко.

Она позволила себя утащить.

- Ты еле можешь стоять, зачем ты пришла? - как раньше, тревогу Гин скрывал за ироническим тоном. Как раньше, Мацумото ощущала себя перед ним глупой девчонкой, маленькой и беспомощной. В этот раз почему-то вынужденной отчитываться, оправдываться, хотя ни в чем не была виновата… нет, уже была – в том, что жизни своего мужчины, когда-то спасшего ее, когда-то самого родного и близкого, все еще любимого, в сердце так и оставшегося единственным - предпочитает жизни людей в Каракуре. Абстрактных, безликих статистов. До которых, по правде, нет дела никому, кроме молодого Куросаки. Остальных волнует только Оукен.

Но волновало ли его, когда она лежала недавно с дырой в боку, зияющей чуть ли не до печени?

Нет, она несправедлива. Выйти из кольца огня он не мог. А с ней рядом были те, кто мог оказать помощь.

Отвечать на неудобные вопросы она тоже училась у него. «Это же форма шинигами! – сама себе тогда удивилась, от неожиданности вспомнив мужчин в черном, которые преследовали ее в путаных, забывающихся мгновенно по пробуждении снах. - Где ты был, Гин?» – «Я решил стать шинигами. Я все изменю так, чтобы Рангику больше не плакала» - отворачивался, не желая показывать мертвенного, перекошенного, забрызганного кровью лица.

С тех пор он не раз приходил в крови. Она научилась не спрашивать. Молча принимать чужие вещи и деньги, окровавленную одежду и ласки убийцы.

- Я не об этом спрашивал.

Одна жизнь против тысяч. Личное против глобального. Единственно правильное решение, нормальный выбор каждого разумного существа. Отчего она так ужасно себя чувствует? Пора уже перестать его жалеть.

Нападение – лучшая защита. Она перешла в нападение.

- Разве непонятно? Из-за тебя, - соврала, и сердце оборвалось от того, как изменилось его лицо.

Вот и пора пришла напрямую спросить о том, что мучило все это время:

– Почему ты с ним?

Просто сказать «люблю» она не смогла за сотню лет – так старательно он избегал любых объяснений, умело уходя от разговоров о чувствах. Так язвительно смеялся над чужими слабостями, и так обидно оттолкнул тогда… Он сам ее приучил молчать об этом. Сказать сейчас было бы слишком грубой игрой, не поверит. Легче приплести Изуру.

Подошел. Тронул кольцо на цепочке - подаренное с первого своего жалованья, честно заработанное, купленное не кровью. На пальце она не носила - глупо, все равно ведь не женится. А с груди не снимала.

Проследил звенья, кончиками пальцев вниз до ложбинки между грудей, куда пряталась обвившая шею серебристая змейка. Слишком простая и грубая, чтобы служить настоящим украшением. Ее разорванная привязанность, от которой не избавиться до конца. Ее сексуальная зависимость от него. Ее долг спасенной, чья жизнь принадлежит спасителю. Символ его вещного права.

Тела, так истосковавшегося по его прикосновениям - не коснулся.

Глупо было надеяться на ответ. Вопрос, похоже, задел его. И руконгайский дикарь, ювелирно ограненный талантливым маньяком, небрежно указывал место своей собственности. По закону более древнему, чем тот, что отстаивала она.

- Ты мешаешь, - острие перед лицом.

Рука судорожно метнулась к рукояти Хайнеко. На секунду она поверила, что он ее убьет.

А очнувшись, бросилась, на лету облизывая прикушенную губу – «Снежное замедление» кидо не из приятных - туда, где его угасающую рейацу перекрывала другая. Чудовищная, незнакомая.

Он лежал на развороченном страшным ударом бетоне, полураздавленный, полурасчлененный. И это сделала с ним она. Сама.
Переоценила его возможности. Сделала врага сильнее, а его загубила зря.

Стоя на карачках, она по-звериному завыла над ним. И было уже плевать на город Каракуру, на белое пугало за спиной, на весь этот долбаный мир.

Гин был еще жив, но притворялся мертвым. Не хотел смотреть на нее. Видеть ее слезы, ее некрасиво сморщенное лицо, раззявленный рот.

А пугало застыло позади в каком-то отупении. То ли не соображая, что делать с копошащейся у ног чужой самкой, то ли раздумывая – не рухнуть ли рядом на карачки и не завыть вот так же в голос. Появление Куросаки напомнило, что нужно убивать – дернулся угол рта, дернулось лезвие в руке, повернулась шея.

Тогда Гин приоткрыл один глаз и в последний раз посмотрел.

Мимо нее.

@темы: бред

---

понравилось

@темы: картинге

---

@темы: картинге

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

нашла себе Шинсо

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

совеццкий блич

Лас Ночез


ГинРан


"Гин! Куда ты, Гин?" "Я решил. Я стану шинигами."


"Разбейся, Кьека Суйгецу!"


фемАйзен на троне

@темы: бред

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра